— С пожилым мужем или со вдовцом, или с холостым от своего мужа была ли?
— А ты, отец Логгин, полагал меня с глупостью?
— Матушка, давай, я все излажу, — кинулась к дверям Феодосья. — Уходите, Юда Ларионов!
Как всякий молодой человек, отец Логгин снисходительно, а местами и критически относился к жизненным установкам отцов, полагая их отчасти косными и не отвечающими духу бурно меняющегося времени.
Ах, подумать бы ей о грехе любострастия, что никогда не остается без непременного гневного внимания Божьего. Но, кто ж в такой миг думает?!
Но, вопя, учуяла она уже, что больше не крикнет, потому что вора сего Феодосья знает, и узнала она его по самой сладостной воне, какую только вдыхала ея легочная жила. Горечью воняло, горьким мужским телом, горьким дымом и можжевеловой ягодой, и чабрецом, растертым перстами. И почему-то зналось Феодосье, что губы, прилепившиеся к ея щеке, тоже горчат. И от этой горечи, проникавшей в дыхательную жилу, Феодосье хотелось стонать, алкая смутного томления. Она смежила веки и приподняла плечи…