— Кабы ты лежала! Металась, что полохало, боялись, скатишься, тело свое белое зашибешь, весь пол вон овчинами устлали. Сегодня под утро только и угомонилась, — драматическим голосом протрубила Матрена и, словно учуяв мысли Феодосьи, припомнила: да все шумела: «Волки… волки…»
— Коли крови сиречь не слившееся с плотью чадо, то помогают они плодородию. Но с нужною молитвою и в подобающем случае. Хорошо нечистую сорочку тащить по грядкам с рассадой.
Феодосья возмущенно запыхтела на сундуке.
Феодосия вспомнила нож, висевший на чресле Истомы, и взгляд ея затуманился…
Мария с самого завтрака украдкой стояла на праге Феодосьиной горницы, подперев дверной укос. Время от времени она отодвигала кованый заклеп, тишком озирала лестницу и, вновь прикрыв дверь, с жаром продолжала пересказывать новины, принесенные Акулькой. Акулька давеча таскалась за город, к Божьему дому. Ибо преставилась у Акульки мать, и через сродственницу передали ей, что матушку уж отпели, и теперича попрощаться с ней можно будет у Божьего дома, куда свозили со всей Тотьмы до весны покойников. Не то, чтобы всех, а голытьбу, холопов и простолюдинов, у кого нет кунов, чтобы нанять могильщиков разгрести снег на погосте и выжечь кострами мерзлоту, да выдолбить могилу в окаменевшей земле. Тех упокойников складывали, как дрова, до ледохода, когда земля оттаивала, и тогда уж хоронили. Мать Акулька не сыскала, — наложено было уж поверх нее покойников: в Песьих Деньгах случился пожар, и новопреставившихся привезли не менее трех десятков.