Отдав повитухе нож, Феодосья перекрестилась и принялась сворачивать до вечера свое постное ложе, дабы не искуситься на грех ленивого и праздного дневного сна. Вот уже девять месяцев, с тех пор, как посетила Феодосья соляной промысел, после чего дала обет богоугодного житья, почивала она на лавке, устланной одним лишь тонким полавочником, сотканным из полосок изношенных портищ, укрывалась старой суконкой, а под голову клала мешок из рогозы с толикой сена. В полночь и три часа ночи по крику петеля Феодосья поднималась для короткой молитвы. А в пять утра вставала окончательно. Одеяния Феодосьи становились все темнее, пока совершенно не сделались черными. Волосы она уж не учесывала с елеем и вынула из ушесов серьги. Все ее движения стали мелкими, ибо она старалась избежать упреков Божьих в грехе величия. Даже вкушать пищное Феодосья стала щепотью да по крошкам. И, глядя, как отщипывает сродственница кусочки хлеба или мелко прикусывает холодной вчерашней каши с деревянной ложки, Матрена не могла поверить, что перед ней — та самая Феодосья, что еще недавно бойко стучала серебряной ложкой по миске баранины с капустой, весело объедалась блинами, норовя выхватить у Матрены из-под руки последний, сходу опустошала чару сбитня да наверхосытку надкусывала медовый пряник. Самой Матрене постничать хотелось не так, чтоб очень сильно, а вернее, тосковала она по обильному столу, но твердость Феодосии усмиряла ея ненасытную утробу. Более того, опасаясь не выдержать в глазах Господа сравнения с Феодосьей, за одним столом с ней повитуха старалась есть меньше сродственницы, или уж, во всяком случае, усиленно отказываться. Время от времени Матрена ездила к Строгоновым, как бы за нуждой — проведать Зотеюшку и Любима. Там повитуха наедалась до икоты, с жаром каялась в грехе чревоугодия и возвращалась в дом Юды Ларионова, готовая продолжить подвиг постничества.