— «Кто ты?» — гаркнул я, — баял один из стрельцов.
Феодосья недоуменно смотрела на повитуху.
— Кривду врешь, Матрена! — посмеиваясь, умышленно подначивал Извара.
— Баба Матрена, я сейчас сблюю! — выдавила Феодосья.
— Уморилась! — помахав себе в лицо дланями, сообщали Матрена и, оттерев Марию, взялась за дело: обряжать Феодосьюшку. Уж она вздевала на нея шерстяные юбки, уж напяливала красно-золотые душегреи, уж взбивала рукава, — чтоб казалась невеста дородной, здоровой, а не тощей неплодью. Лицо Феодосьи Матрена вдохновенно набелила мукой, нарумянила клюквой, брови навела углем. Феодосья равнодушно сносила сие действо, не взглянула в поднесенное Матреной серебряное зеркало, а стояла недвижно посередь горницы, как соломенное чучело, каковое обряжают к масленице. Наконец, облачив поверх крытую расшитой тканью шубу, Матрена гордо представила невесту на суд зрителей, каковые в изобилии толпились в сенях, на дворе и за воротами. Возле свадебных саней уж в нетерпении дожидался Юда. Завидев Феодосью, он оторопел — то ли от красоты ея, толи от толщины, то ли от алых щек, брусневших сквозь свадебное покрывало.
— Мариюшка, да ведь Путила сказал, что убил он скомороха синеглазого! — вцепилась в рукав сродственницы Феодосья.