Раздирая в кровь руки, не помня себя, Феодосия, наконец, выдолбила подобие корыта. Примерилась, улегшись в колоду. Лежа в домовине, Феодосия посмотрела на небо, надеясь увидеть мерцающую звездочку — ее Агеюшку, но твердь небесная оказалось наглухо затянутым тучами. А может, это сосны сомкнули свои натруженные ветви. Лишь в зеницах Феодосьи, от натуги, переливались синие маслянистые всполохи, похожие на перья голубя. Голубь напомнил Феодосье Святого Духа. Она вскочила и, с придыханием молясь, потащила колоду к избушке. Вернулась за второй — крышей ее домовины, дотащила и ее. Впрочем, осилить перемещение второй колоды Феодосье помог леший: ежели бы Феодосья внимала окружающему, то услышала бы, как весело кряхтя и подбздехивая, лесовик подхватил волочащийся по земле комель и пронес его на шишковатом плече до избушки отшельницы. Оказавшись возле своего виталища, Феодосья встала над гробом, растрепанная, как куделя на прялке, с окровавленными руками, радостная и ликующая. В прорехах плетеных дверцы и ставеньки мерцал огонь очага, на лежанке спала смерть, и рябиновая обитель дожидалась тела Феодосьи — может ли счастье быть большим?!