Я смутно ощутил, как рука Кинкейда скользнула мне в карман пальто и вынырнула обратно пустой.
Я нахмурился, и он захихикал, лязгая челюстью о деревянную полку.
— Не принимается, — сказал Кинкейд. — Что, если кто-нибудь обстреляет ее по дороге? Он готов заслонить ее своим телом от пуль?
Никодимус ведь не знает, что я совершал ее хотя бы однажды, не так ли?
Не знаю, как долго это продолжалось, но это было восхитительно. Когда она, наконец, оторвала свои губы от моих, мы оба задыхались, и сердце у меня в груди стучало в грудную клетку с силой кузнечного молота. Ну, и в джинсах эти удары тоже отдавались.
Никодимус оторвался от созерцания плававших в аквариуме рыб, так что теперь я видел его профиль на фоне неярких разноцветных огней. Зубы его блеснули в свете ближней к нему подводной лампы оранжево-красным бликом.