Наконец я набрался мужества спросить о том, что всегда было у меня на уме, когда бы мы ни приезжали в Монтаук, — о своем отце. Взгляд мамы затуманился. Я понимал, что она расскажет мне то же, что всегда, но я никогда не уставал слушать это.
Мне не удалось спасти маму, но только потому, что я предоставил ей самой спасти себя, и я знал, что поступил правильно.
Образ матери начал тускнеть. Существо из ямы еще усилило свою хватку.
— Я не знаю, что сделает мама. Знаю только, что буду сражаться рядом с тобой.
— Зрение и слух у него — никуда, — ответила она. — Он идет по запаху. Но скоро он сообразит, где мы.
Я скрипнул зубами. Возможно, отказываться от того, что предлагает бог, — смертельное оскорбление, но мне не хотелось ничего из вещей, к которым хотя бы прикоснулся Арес. Превозмогая себя, я перекинул рюкзак через плечо. Я понимал, что моя злоба обусловлена присутствием бога войны, но у меня до сих пор руки чесались хорошенько ему врезать. Он напоминал мне обо всех пережитых издевках: о Нэнси Бобофит, Клариссе, Вонючке Гейбе, преисполненных сарказма учителях — обо всех подонках, которые обзывали меня дураком в школе или смеялись, когда меня выгоняли.