— Это мы ТУТ живые… Почти, — ответил вместо Бакса Талька. — А ТАМ — мертвые. Мама, наверное, плачет…
…Стою на кочке, весь в грязюке, поджилки трусятся — но живой! Живой, братцы! Один стою, никого рядом, только будто кто меня слегка по плечу похлопал. Ветер, что ли?.. так не было ветра. Кто его знает — может, и вправду повезло; а может, действительно Он на Себя взял — потому и спасся?
— Не знаю, — ответил я. — Меня еще ни разу не читали.
Я был не менее голоден и прекрасно понимал запечника. Но вмешиваться в скрупулезность ритуала, царившего вокруг, в жестко организованную последовательность мелочей…
— Заткнись, ублюдок! — зарычал он (Инга ни разу не слышала от Бредуна подобных выражений и даже вздрогнула с непривычки) и добавил несколько слов на неизвестном Инге шипящем языке, отчего Момушка тоже словно подернулся пеплом, вроде его костра, и взялся за свою бабочку, ослабляя ворот.
И ничего. Потому что Бредун шагнул обратно и снова стал прежним Бредуном — тощим фигляром с темным прошлым, смутным настоящим и несомненно светлым будущим.