На последней черте я прикрыл веки, а когда знак был завершен – отворил. И мир, конечно, предстал для меня в иных красках.
– Все та же «зиппа»? – поинтересовался Никодимов, принимая от меня блестящую железку.
– Ну, вот и… – Начал я, оборачиваясь… и замер.
– Ну вот я спрашиваю, много, мол, народу загрыз? А он мнется чего-то. Да как, говорит, сказать, не так чтобы.
Марина словно преобразилась после этих слов. Вместо вяловатой расхлябанности подпития в ее движениях появилась четкая, хищная резкость и, глядя как она идет на площадку перед эстрадой я вдруг с кристальной четкостью осознал, что она умеет танцевать латиноамериканские танцы, и умеет хорошо. В отличие от меня, грешного.
Сам я, как ни старался, углядеть эту двуличную особу никак не мог.