– Я уже сделала все, что могла,– устало отозвалась она.– Промыла раны, зашила, наложила заклинания… Кровь дракона ядовита, а своей он потерял очень много…
– Я был уверен, что все улажу… но я не знал, как!– Гарет беспомощно развел руками. С жалкой иронией он добавил: – Знаешь, в балладах очень легко кого-нибудь выручить. В крайнем случае потерпишь поражение, но тогда хотя бы есть возможность красиво погибнуть, зная, что никто потом не будет три недели смеяться над тобой.
– Но согласись, что это была весьма убедительная клевета,– говорил Поликарп.
Дженни откатилась с дороги, спасаясь от гребенчатых, бритвенно острых лап. Она услышала окрик Гарета (именно окрик, а не вопль ужаса); алебарда уже скользила, гремя, по гладкому, как стекло, каменному полу к протянутой руке Дженни. Пальцы сомкнулись на древке буквально за секунду до второй атаки. Металлическое лезвие взвизгнуло, когда Дженни, полоснув алебардой по жвалам, заставила чудовище вжаться спиной в черно-голубоватый Камень. Затем тварь заячьей скидкой, как тогда, на поляне, метнулась прочь, и Дженни почудилось, что она снова слышит отдаленный вопль Зиерн: «Я покажу тебе! Я всем вам покажу!..»
– Это моя судьба,– прошептала она, лаская маленькими руками черно-синюю поверхность Камня.– Гномы не имели права отбирать его у меня. Теперь он мой. Он должен был стать моим. И ты тоже.
– Оно и видно! Попрошайки они и предатели…