И еще, даже если на даме строгий костюм, в нем непременно есть что-то полосатое, хотя бы галстук-бант. Ну а шляпки к 1935 становились все больше похожими на элемент прически, нежели на головной убор. Да, и еще одна примета времени — широкие и даже чуть вздернутые вверх плечи.
Визиты в отчий дом, как отчётливо понимал Степан, были для Майкла чем-то вроде отдушины, единственного источника свежего воздуха в гнилой атмосфере Лондона, пропитанной уже отнюдь не «духом свободного предпринимательства» и рабочим потом гордо несомого через века и пространства «бремени белого человека», а застарелым снобизмом, болезненным декадансом, и ещё чем-то неуловимым, но столь же малоприятным по ощущениям, как запах тлена на старом кладбище. Или, если перейти от запахов к ощущениям, как утром в борделе после «набега» молодых студиозусов из «приличных» семейств, позволявших себе этой ночью с «красотками Молли и Джуди» то, что не позволяли даже по отношению к доверчивым и глуповатым — как правило, хоть и не всегда — служанкам в родовых владениях. Джентльмены уходят, остаются лишь слёзы, синяки да белые фунтовые бумажки в необъятном декольте Мадам. И ещё запах. Все-таки запах, и даже не просто запах, а ЗАПАХ. Сладость безнаказанного блуда, близость смертного тлена, и от этого ещё более притягательная, порочность.
— Ну почему же… Все ценим! — А что он мог ей сказать еще? Что не ценит? Так ведь ценит, и… — Но мы не об этом, не так ли?
«Мой бог!» — кричит мысленно Олег и, совершенно растеряв остатки здравого смысла, начинает читать Бернса. Вслух! Как тогда в Москве,… через семьдесят лет.
— О це велике хохлятское відкриття! — Не без ехидства усмехнулся Ицкович. — А что такое наварен, по-твоему, как не французский айнтопф?
«Пусть ответит! Если такой смелый, пусть и отвечает за свои слова!»