— Тем более! — Теперь встал Федорчук. Видно, его очередь настала. — Думаешь, у меня сердце не болит? — Спросил он, подходя к Ицковичу почти вплотную. — Между прочим, и за «ваших» тоже!
В Праге уже было, как говорят дети, горячо. Горячо. Жарко. Очень близко к тому, о чем следовало бы жалеть, случись потерять. Но развития ситуации не случилось. Обстоятельства не позволили или…
«Не так глупо…» — Согласился он с Кайзериной.
— Ни в коем случае! — Заявил Матвеев, обнимая Олега за плечи. — Мы не дадим тебе погибнуть, Цыц! Мы согреем тебя своим дыханием.
— Он что, в Праге? — Поднял бровь удивленный такой удачей Олег.
И в самом деле, что на Гейнлейне мир клином сошелся, или завтра нельзя сделать то, что запланировал на сегодня? Что там у нас не догма, а руководство к действию? Однако даже привычное — пусть и мысленное — ерничанье не может отменить того факта, что он смертельно ранен и — вот ведь жизнь! — нет исцеления для этой раны.