Мой Щит надежно укрывал нас обоих. Наверное, сейчас бы я смог остановить даже орудийный снаряд – но никто больше не стрелял. Винтовки на той стороне стихли, а берег Мойки опустел. Ни людей, ни машин – никого. То ли разбежались от шума, то ли…
Винтовки с первого этажа громыхнули хором, укладывая сразу троих. Похоже, я недооценил защитников Воронцовой: может, среди них и были предатели, но остальные явно собирались стоять намертво. Со стороны ворот к врагам уже бежало подкрепление, но чей–то план явно терпел неудачу: сначала не справился с задачей «засланный казачок», упокоившийся в луже крови у дивана, а теперь и атака штурмовиков понемногу захлебывалась, завязнув в винтовочной трескотне. Сколько бы им не заплатили, никто не хотел лезть под пули. Особенно под те, что способны одним выстрелом превратить машину в факел.
Силы были неравны, но я все-таки смог кое-как отпихнуть брата и вдохнуть. Он прищурился, будто намереваясь вкатить мне затрещину – но вместо этого снова схватил за ворот, дернул так, что посыпались пуговицы – и потащил по тропинке в сторону усадьбы.
– Александр… Александр Петрович! – Колычев шмыгнул носом и ткнулся очками куда–то мне то ли в плечо, то ли подмышку. – Господи… такая утрата! Мои соболезнования, мои соболезнования!
Андрей Георгиевич бы за такое повесил – возможно, даже не фигурально выражаясь.
Его свита тут же ринулась со всех сторон – я краем глаза увидел в полумраке силуэты. Многочисленные – но слишком неповоротливые и медлительные, чтобы поспеть за мной. Я рванул из-за пояса «наган» и, почти не целясь, выстрелил. Один из «кожаных» схватился за ногу и с криком повалился на пол, а остальные застыли, будто кто–то набросил на всех разом какое-нибудь ледяное заклятье.