Головачев сидел за столом, курил и смотрел куда-то перед собой.
– Так, понятно, – закончил я инвентаризацию съемной квартиры и, не особо довольный из-за расстроившихся планов, отправился на остановку.
– А как тебя понять? – спросил подполковник. – Ведь ты из Чапыры какого-то монстра тут лепишь. Он, по твоим словам, всего за пару часов знакомства с Кривощековым успевает воспылать к нему лютой ненавистью, подготовить план к его устранению и реализовать его. Дима, ты сам в эту чушь веришь?
Закончив, эксперт упаковал в отдельный конверт листок бумаги с наклеенными на него полосками скотча, на которых отпечатались обнаруженные следы пальцев, затем любезно обтер мое удостоверение платком, стерев с него остатки черного порошка, и протянул мне. Но ксиву ловко перехватил Болотов.
– Хорошо, две с половиной, – уступил я, потому что Зудилина начала нервничать. А отец меня учил, что у человека о тебе должны остаться светлые воспоминания.
– Захотят – поверят, – заключила более опытная Журбина. – Им за Кривощекова всем нехило влетит, а тут такой шанс обелиться. И выйдет, что алкоголика никто здесь не покрывал, так как его и не было. А был Альберт Чапыра, которого никому не жалко и который зачем-то бросил бутылку из окна.