Затравленно сжал кулаки, но всласть поистерить не получилось – внутри меня подняло голову другое чувство: то самое, что я называл гордостью, а отец Никодим, преподававший в нашей гимназии «Слово божие» – гордыней. Кто есть сидящий передо мной мужчина, хищно торжествующий сейчас от загнания меня в угол? Обычный бандюган, чуть поумнее других, чтобы уже не воровать самому, и только! А я романтикой каторжного братства так и не смог проникнуться, пусть и варился в ней последние месяцы – не после Рождества, когда на собственной шкуре ощутил все «прелести» положения жертвы, лишившейся последнего. И как бы Хак ни притворялся добреньким и сочувствующим, он ничем не лучше забулдыг, поживившихся за мой счет.