– Граф было хорохорился, – ухмыляясь сообщил Даыб, – но, когда я загнал его женушке в это самое место раскаленный лом, тут же сломался. И все рассказал. А потом все время размазывал по роже сопли и умолял, чтобы мы не трогали детишек. Вот умора была наблюдать, как он задергался, когда вы, ваша милость, с робятами графинек пользовать начали.
Барон едва не поперхнулся, услышав такую характеристику, но, сделав над собой усилие, отреагировал на столь странное заявление всего лишь сдержанным кивком.
– Кто это? – удивленно спросил в пространство барон Шамсмели.
Вечером они сидели с Мельсиль на балконе спальни герцога, которую принцесса заняла под свою, и пили терпкое арженское вино.
– Пикинеры – в линию! Рейтары – в седла!..
– В Гравэ были твои гляделки, – пояснил Грон, – поэтому Гаруз прислал мне почти точно такое же письмо, сообщая, что осознает всю меру своей вины и требует для себя немедленной и публичной казни, дабы больше никому не повадно было так пренебрегать своими обязанностями. – Грон окинул Шуршана задумчивым взглядом. – А может, вам одну веревку дать? На двоих. Ну для экономии… Хотя нет, не хватит. – Грон покосился на стоящую на краю раскладного походного стола шкатулку. – Вон там еще письмо от маркиза Агюена лежит. Нераспечатанное. И, представь себе, Шуршан, мне его даже распечатывать не хочется. И так знаю, что там написано. – Грон замолчал, уставившись в угол палатки.