Мы зашагали шустрее, сворачивая на улицу 25 Октября, а вокруг поспешали такие же, как мы, граждане СССР, торопясь с работы домой, – озабоченные или благодушные, с солидными министерскими портфелями или с авоськами, оттянутыми молочными тетраэдрами, кульками с сосисками, румяными нарезными батонами…
– Это наши партизаны пускали под откос немецкие эшелоны, а французы – нет, – парировал я, отщипнув-таки кусочек пиццы. – Плюнуть вслед машине гестапо считалось большим подвигом! А про ювенальную юстицию слыхал? Балуется какое-нибудь вредное дитё, пакостничает, ты его шлепнул, а он жалуется в опеку! И все – забирают ребенка из семьи и определяют в приют. А тебя за избиение младенцев еще и посадят! Не веришь? А ты послушай какую-нибудь «Свободу»! Они же не стыдятся либерального беспредела, а гордятся, как достижением!
– Wow! – удивился Филипп Георгиевич. – Серьезно?
Главный идеолог страны рассмеялся – это насторожило пернатых, и он смолк, продолжая улыбаться. Перемогая птичий щебет, донеслись детские крики, больше смахивающие на боевые кличи команчей.
– Комсомолец? – поинтересовался Михаил Андреевич, поворачивая ко мне седую голову.