– Да нет, – улыбнулся Михаил Андреевич, – приличная девица оказалась!
– Блеск! – довольно сказал Ромуальдыч. Он любовно коснулся пальцами полированных лопаток ведущей и ведомой турбин, как бы прощаясь, и решительно опустил крышку. – Все! Можно заливать трансмиссионку.
– Кушай давай! Я тоже с тобой попью. Тебе послабже, покрепче?
– Чай, кофе? – тоном радушного хозяина предложил он.
– Мой номер где-то во-он там, на четвертом этаже, – я некультурно показал пальцем.
– Отнюдь! – живо возразил Суслов. – В какой-то момент… очень тошный момент, когда боль сделалась невыносимой, я вдруг почувствовал пугающий холод. Очень страшно стало, тягостно так… Костлявая прибирала меня! Ни разу в жизни я так не боялся, даже в войну. На фронте я был в самом расцвете сил и не один, с товарищами, а тут… Эта мука… вот уж точно – смертная! – длилась, наверное, секунд двадцать-тридцать, не дольше, а для меня будто целая вечность минула…