Синицын не удержался, присвистнул – и смутился. Иванов лишь подался вперед, наваливаясь на стол и жадно разглядывая скромный «Грюндиг» с потертостями на корпусе.
– Я тебя тоже понял, – с трудом выговорил я и ухнул, будто в ледяную воду нырнул: – Ты моя лучшая подруга. – Рита горестно покивала.
Бесшумно подкравшись, я обнял ее со спины. Мама чуть вздрогнула, а я заговорил, целуя ее то в шею, то в макушку, окунаясь в каштановые волосы.
– А ведь еще в мае ты был совсем-совсем другим…
– «…А память священна, как отблеск высокого огня, – пел Муслим Магометович. – Прощенья, прощенья теперь проси не у меня…»
– Мне всегда нравилось, что ты не врешь, – сказала она негромко. – Ты ее любишь?