Ферон сокрушался о потере ребенка, говорил, что ему жаль. Я кричала, что моя дочь жива, и опять проваливалась во тьму. Блуждала в бредовых видениях, возвращалась в сознание от жуткой боли, ломающей тело.
Вот так, единым махом, его назвали пьяницей и обвинили в мужской несостоятельности. Его личная змейка кайори продолжала ядовито жалить. И ведь сам ее выбрал. Где глаза, спрашивается, были?! Видел юность, неопытность, считал, что без труда добьется покорности. А в итоге у нее что ни слово – то удар по самолюбию.
Я кивнула и отпустила. Мы пошли обратно. Сердце замерло, когда на полпути нам встретились Элизабет с Винцентом.
– Моей служанки. Которая знает меня с детства и служила еще моей матери.
Он достал бархатный мешочек, дернул за шнурок и извлек жемчужные бусы. О нет, между ними переливался крупный бриллиант в форме сердца. Правда, что-то очень крупный для бриллианта. Но вряд ли бы муж преподнес обычное стекло.
– Минутку, – прервал его Дарстен и обратился ко мне: – Дорогая, ты не против, если я подожду тебя здесь?