— Нет, давай здесь. Вымыться хочу быстрее, ведьма будто излапала меня всего, грязным себя чувствую… — Я чуть пришпорил Родена и свернул с дороги.
— Фу-у-у… — Наконец справился с завязками и уже из кустов свирепо, совсем по-петровски, у Толстого же читал… рявкнул: — Смел ты стал, собака, смотри: три шкуры спущу, сволочь! Собирайся, поедем к чертову постоялому двору. И только попробуй сейчас что-нибудь вякнуть, скотина!
Врет, собака… так… пятьдесят… да я еще даже на сотню не набрал. Беру, не торгуясь, добра еще много… компенсирую.
Ладно, утро вечера мудренее. Отрезал краюху хлеба, чуть присыпал крупной серой солью и скормил коню. Завтра будем отсюда куда-нибудь выбираться, а пока только вот так и травка с листиками. Затем стреножил жеребца и полез дальше разбираться с имуществом.
— Мальчик… был мальчик, совсем уже большой… Я должна была родить тебе сына… Я ухожу к нему, Жан… — Лицо Жанны исказилось в предсмертных судорогах. — Я ни о чем не жалею, любимый… Прости…
Аж светится от надменности и собственной значимости. Старик бравый, лоб пересекает глубокий шрам, осанка — как кол проглотил. На боку рапира, да не парадная, а боевая, и кинжал присутствует. Дамский угодник до сих пор: седые волосы завиты, бородка тщательно пострижена и ухожена. И прослеживается в его поведении некое превосходство пополам с воинственностью.