— Хорошо, — сказала Лилиан. — Значит, у меня будет время ринуться в авантюру с модными портными. Дядя Гастон с удовольствием учредил бы надо мной опеку… или выдал бы меня замуж.
— Ни из того, ни из другого. Просто я детище восемнадцатого века, я слишком поздно родился и разделяю судьбу всех запоздалых потомков: меня не понимают. Хотите я расскажу вам об этом подробней?
«А я знаю человека, — думал он, — который не хочет устраивать свою жизнь».
— Тогда говори об этом все время, — сказала она. — Мне это необходимо, как вода и вино.
Лилиан сидела на трибуне. Ее заражало волнение всей этой толпы, зажатой между скамейками, хотя она пыталась не поддаваться ему. Но противостоять людскому возбуждению было невозможно. Гул множества моторов действовал подобно тысячекратной анестезии; проникая в уши, он парализовал и в то же время унифицировал мозг.
«Осторожно, — подумал Клерфэ. — Только бы не пережать!» Вот промелькнуло что-то пестрое, белое и сверкающее — трибуны, а потом перед ним опять было только шоссе, ослепительно голубое небо и точка на горизонте — точка, которая станет облачком пыли, Дювалем, машиной Дюваля.