В себя более-менее пришёл только на пересадке в Одессе. Там, добыв в лётной столовой банку рассола, реквизировал её с собой, и весь путь до Москвы мы с Птицыным то хлебали из банки по очереди, то мирно дремали под шум моторов. Поэтому по прилёту чувствовал себя нормальным человеком.
Шараф, видно, сам волноваться начал, поэтому, согласно кивнув, тут же встал, закинув автомат на плечо. Мы отошли от места днёвки километра на три, прежде чем я увидел пыль на проходящей метрах в ста от нас дороге и услышал работу пулемёта. Зар-раза! Как жопой чуял, что наши проглоты во что-то вляпаются.
— А что, сейчас не понимаете? Тренировки каждый день, карты заучили только что не наизусть. Да и дело это, как ты правильно заметил — не наше. Задача чисто для терроргруппы.
— Илья Иванович, с ослабленным узлом и расстёгнутой верхней пуговицей вы, извините, смотритесь — как шаромыжник. Так что, пожалуйста, исправьте это…
— Вот именно… А ты говоришь — враги народа, репрессии, уничтожение генералитета, Сталин — людоед… Эх!
— Для себя я всё решил, поэтому и связался с Совет-ским командованием. Но сейчас решается судьба моего народа и я, как потомок древнего рода Гогенштауфенов, не могу сделать ошибку. — Подполковник помялся и продолжил: — Я и мои люди не сомневаются в вашем даре предвидеть будущее. И когда в начале сорок второго вы рассказывали о массовых бомбардировках наших городов, о создании фольксштурма, о тотальной мобилизации, я почему-то поверил сразу. В рассказ об английских концлагерях тоже поверил, зная, что они их ещё с Англо-бурской войны практикуют. Но вот когда вы говорили про зверства англо-американских войск относительно мирного населения, у вас глаза стали другими. Извините… ТОГДА я в это не поверил. И до последнего времени думал, что, скорее всего, мою страну ожидают неслыханные репарации, фюрер и его окружение будут подвергнуты суду, а от Германии в пользу стран победителей, как и после Версальского договора, отойдёт ещё часть территорий…