– Этого я тебе сказать не могу, Боб, уж извини.
– Когда она приходила? – обратился к Леоноре Страйк.
– Да, конечно, у Джерри в сейфе. – Хитровато косясь в сторону, она приглашала Страйка вместе поиронизировать над недотепой-редактором. – Беда в том, что он всем сообщил шифр, поскольку не надеется на свою память, а так любой может ему напомнить. Джерри – милейший, порядочный человек; ручаюсь, ему и в голову не пришло, что кто-нибудь без разрешения полезет к нему в сейф за рукописью.
Почти всю мебель на втором этаже заменяли кубы, обтянутые белой или черной кожей. Вертикальные стальные радиаторы затейливо перемежались с нарочито простыми книжными стеллажами из дерева и металла. Центральное место в полупустом нижнем пространстве занимала мраморная скульптура в человеческий рост, изображавшая сидящего на утесе ангела с частично рассеченными черепом, животом и костью ноги. Одна открытая грудь – Робин не могла оторваться от мраморной статуи – состояла из жировых шариков на грибовидном полукружье мышц. Ну не смешно ли мучиться дурнотой, если это рассеченное тело всего лишь изваяно из холодного, чистого камня и его бесчувственная белизна ничем не напоминает гниющий труп, запечатленный в памяти мобильного телефона Страйка… не смей об этом думать… нужно было попросить, чтобы Страйк оставил хотя бы одно печенье… у нее на лбу и над верхней губой выступили капельки пота…
Страйк молча включил радио. В машину ворвались Take That с песней о том, что нынче виден прогресс, где прежде его не было{24}.
– Когда ты в уборной сидела, – ответила Орландо. – Она тогда пришла – и к папе в кабинет. Я сама видала.