– У него и другие произведения в том же духе.
Паб, сохранившийся с девятнадцатого века, стоял на Кембридж-Серкус. Робин поджидала на втором этаже, в кожаном кресле, среди бронзовых канделябров и зеркал в золоченых рамах.
– Абсолютно, – подтвердил Страйк. – Дэниел Чард наверняка рассказал ему, что отмочил Куайн, просто чтобы Фэнкорт услышал это от него, а не от других, логично? Фэнкорт для их издательства – слишком лакомый кусок. Нет, мы определенно должны учитывать, что Фэнкорт раньше многих узнал…
– Тут дядька приходил, – пояснила Орландо, – с фотиком, и мама сказала…
– Это который Чард? – Страйк все еще блуждал в потемках.
Укутанные снежным покровом голые деревья и клочки бурой травы могли бы придать тюрьме сходство с современным университетом, если бы не грозные сине-белые вывески казенного образца и высокие ворота, рассчитанные на тюремный фургон. Страйк влился в тонкий ручеек посетителей; некоторые приехали с детьми, норовившими оставить следы на нетронутом снегу вдоль дорожек. Очередь шаркала вперед мимо терракотовых стен с бетонным орнаментом, мимо подвесных кашпо, превратившихся на декабрьском морозе в снежные шары. Большинство посетителей составляли женщины; среди немногочисленных мужчин Страйк выделялся не только своей комплекцией, но и манерой держаться: другие выглядели так, будто жизнь вогнала их в немую отрешенность. Тащившийся впереди Страйка парень в мешковатых джинсах, весь покрытый татуировками, на каждом шагу выписывал небольшие зигзаги. В госпитале «Селли-Оук» Страйк насмотрелся неврологических расстройств, но без труда определил, что этот случай вызван отнюдь не ранением.