– Да не особенно, – сказал Страйк. – Как дела в издательстве?
– Порядочного из себя изображал, – бросила Кэтрин. – Притворялся, что для него есть нечто святое. А сам…
Страйк не разделял такой уверенности. Он бросил в чашку три куска сахара и залпом выпил кофе, пытаясь прикинуть, как подступиться к этому делу. Леонора Куайн вызывала у него безотчетную жалость: она, похоже, привыкла терпеть истерики мужа, смирилась с тем, что у нее молчит телефон, и полагала, что за любую помощь нужно платить. Если отвлечься от некоторой эксцентричности ее манер, в ней сквозила воинствующая честность. И все же, с тех пор как дела Страйка пошли в гору, он беспощадно отсекал невыгодные контракты. Те немногие просители, которые поверяли ему душещипательные истории, рассчитывая, что собственный тяжкий опыт Страйка (описанный и раздутый газетами) заставит его поработать на них бесплатно, уходили ни с чем. Но Леонора Куайн (она уже расправилась со своим чаем не менее лихо, чем Страйк – с кофе) встала с таким видом, будто все условия и расценки уже полностью согласованы.
– Буду звонить Энстису. Мы это сделали, Робин!
– …«сотворить над собой какую-нибудь глупость?» Еще чего! Разве ему придет в голову лишить этот мир такого гения, как Оуэн Куайн? Нет, он сейчас затаился, придумывает, как бы нам всем отомстить, и сокрушается, что его не разыскивает полиция всей страны.