Он глянул на дверь, которая со скрипом открылась. Снаружи падал снег. Он открыл лампу, задул огонь, и комната погрузилась во тьму. Это было жутко рискованно, но в его положении, когда время играло против него, нужно было иногда бросить кости.
Ярви встал на колено перед умирающим. Он знал его. Или должен был знать. Его звали Улдвем. Не друг ему, но и не из худших. Он однажды улыбнулся на шутку Ярви, и Ярви был этому рад.
Слабые звуки просачивались через скалу. Крики, наверное, и стук доспехов. Слабое веянье тревоги.
Она перевернула его руку и положила что-то на ладонь. Черствый, прокисший, наполовину промокший, наполовину замерзший — но это был хлеб, и, ради всех богов, он был рад его получить.
Утил пошевелился, открыл рот, но слов не прозвучало. Возможно, он и был бесстрашным перед Гром-гил-Гормом, но перед матерью Ярви трепетал.
— Черный Стул мой! — меч Одема описал сияющую арку над его головой. Но Утил со звонким лязгом остановил его своим мечом. Прижал его к щиту Одема, и на мгновение оба дяди Ярви сцепились; их клинки скрежетали. Потом Утил опустил плечо и толкнул щит вверх, кромка ударила Одема в челюсть. Он крутанул другим плечом и отбросил Одема, тот каблуками запнулся за камни и, запутавшись, упал на людей позади него.