Мать Гандринг размотала священную ткань, и Ярви освободил здоровую руку, липкую, розовую и зудящую. Дядя сжал его за плечи и сказал на ухо: «Молодец!», хотя Ярви не делал ничего, лишь стоял и пел какие-то обещания, которых почти не понимал.
Сестра Оуд, Ученица Матери Скаер, которую та послала с ними, смотрела прямо на него. Скрытно глянула, а потом быстро перевела взгляд на то, что писала на крошечном клочке бумаги, который вырывался и трепетал на ветру под ее угольком.
Ярви остановился у лавки кузнеца и бросил монету на настил с инструментами корабельщика. Одну из первых монет нового образца — круглую и совершенную, с отчеканенным на одной стороне хмурым лицом его матери.
— Когда ты в аду, — прошептал Ярви, — только дьявол может указать путь наружу.
— Боги сердятся, — пробормотал Ничто, хмуро глядя вверх.
Он почувствовал, что его улыбка опадает, потому что на нем все еще висела цепь, которую он не мог разбить. Та, которую он сам выковал своей клятвой. Которая тащила его обратно в Торлби, тянула к Черному Стулу. И он знал, что рано или поздно Сумаэль будет стоять у перил другого корабля. Того, который отвезет ее назад в Первый из Городов и прочь от него навсегда.