— Я буду всю жизнь жалеть, если не сойдусь с ним.
Я сидел с Олегычем в кабине машиниста. Мертвые здания, точно гнилые зубы, торчали из темной пасти ночи. Кое-где вспыхивали огни — последние прости далеких пожаров. Тверь казалась еще более уродливой и мрачной, чем другие, уже виденные мной мертвые города. У развалин вокзала замерли составы, грузовые и пассажирские. В пассажирских — я не сомневался — на нижних, верхних полках, за столиками у окон, — скелеты бывших: женщин, мужчин, детей.
— Проголодались, — жизнерадостно ответила Марина. — И нам положен доппаек.
— Он погиб, выполняя свой долг, — сказал я. — Моя совесть чиста.
Николай не торопился снять с шеи алюминиевый свисток и созвать группу.
Она принялась размазывать по щекам слезы.