Из лагеря тянуло вкусным запахом ненавистной походной каши. В животе забурчало. Эх, упругих пельмешков бы с маслицем и перцем. Ножку куриную с золотистой поджаренной корочкой. Щей горяченьких со сметаной. И булочек. Маленьких, кругленьких, пухленьких, посыпанных сахарной пудрой и корицей…
Пороть мы, конечно, никого не стали. Очень уж заторопились обратно по Миллионной, через Ушайку на Почтамтскую и наискосок через Соборную площадь, мимо губернского присутствия к красному кирпичному резному теремку. Двухэтажному, но благодаря высокой, в русском стиле, крыше выглядевшему выше расположенного рядом Томского губернского правления. Яркому пятну на фоне блеклых, пыльных окрестных строений. К моему дому.
Алтайским заводам с каждым годом требовалось все больше и больше рабочих рук. Шахты становились глубже, леса, нещадно пережигаемые на древесный уголь, отступали все дальше от производства. Цеха расширялись. Техническую отсталость компенсировали увеличением числа мастеровых.
Ну вот. Ничего страшного. Похоже на отчет о проделанной работе. Не утерпел, выпускник института Корпуса инженеров путей сообщения. Не стал дожидаться, пока я в обратную дорогу отправлюсь.
Конечно, постсоветская как бы демократия тоже не идеальный общественный строй. Больше того, выборная система сама по себе провоцирует чиновников на злоупотребления. Но то, что творилось тут, в шестидесятых годах девятнадцатого века, – это вообще что-то немыслимое. Все мои нежно лелеемые грезы о справедливом, заботливом царе – отце народа разбились об айсберг отвратительнейшей реальности.
Ближе к обеду отправились наконец-таки в Кош-Агач. Сок из бочки с квашеной капустой сделал свое доброе дело, и чувствовал я себя не то чтобы идеально, но хотя бы неплохо. Только отчего-то все чесалось. Раздражали ощущение немытого тела и вид мятой, измазанной сажей одежды. Казалось, что и дух от меня идет не лучший, чем от потеющей на жаре лошади. Поэтому я все подгонял и подгонял свою Принцессу, пока за версту до купеческого поселка и вовсе на галоп не перешел.