— Я ничего не могу вам сказать. Нам не разрешалось о ней говорить.
Утро незаметно перешло в полдень, и дело шло к вечеру. Температура медленно, но верно повышалась, воздух был неподвижным. Я написала для «Реджистер» статью о складе, взяла у Роджерсона и Крабовски интервью для женского журнала относительно настроения молодых солдат и их надежд вернуться домой. Затем вышла на улицу, чтобы чуть-чуть размять ноги и выкурить сигарету. Я влезла на капот армейского джипа и устроилась поудобнее, чувствуя сквозь хлопковые брюки тепло металла. На дорогах воцарилось временное затишье. Не слышно было ни голосов людей, ни пения птиц. Даже сирены, похоже, перестали завывать. А потом я подняла глаза и, сощурившись от яркого солнца, увидела, что в мою сторону ковыляет какая-то женщина.
— Думаю, мне стоит закончить кое-какую бумажную работу.
Это будет здорово, говорит она себе. Поговорим о родителях, о людях, которых она не помнит, о колледже, о ее работе, тогда, быть может, удастся отвлечь Мо от разговоров о сексе, а она, Лив, не заметит, как наступит завтра, дом снова будет в норме и сегодняшняя дата повторится только через год.
Она полезла в карман манто, достала какой-то конверт и сунула мне.
Мо уже дома. Несмотря на иссиня-черные волосы и черную одежду, ее присутствие практически не чувствуется. Только иногда, просыпаясь около шести утра, Лив сквозь полудрему слышит, как Мо снует туда-сюда, готовясь к утренней смене. И присутствие постороннего человека в доме странно успокаивает Лив.