Когда ландскнехтов хоронят (сбрасывая в общую яму), они уже изрядно пованивают. Ни красоты, ни величия. Смерть на поле брани — мерзкая смерть (не говорите мне об азарте боя — не поверю), но к ней я был готов. Это — нормальная смерть. На эшафоте — тоже ничего. А вот так, преданный всеми, избитый…
— Так, — согласился-таки Любек через силу. — Ходить в обгаженных штанах, терпеть унижения. А еще… Вместо того чтобы перерезать глотку обидчику, его же оберегать…
Минут через десять мы уже сидели в трактире, в той самой комнатке для особых гостей. Глухонемая служанка, улыбнувшись мне, принялась таскать на стол всякие вкусности — сыр, ветчину, холодные штрудели. И конечно же — квас!
— Вы видели, бой был честным, — прохрипел Жак. — Он меня вызвал, а я его убил.
— О! — вздохнул парень, прогибаясь, словно осел, груженный мукой.
Оружие, захваченное у стражи, стало неподъемным. Парни выбрасывали трофейные алебарды и тесаки, а я, поколебавшись, выкинул кандалы.