Евстафия Елисеевича этакий поворот в биографии зятя отнюдь не радовал, однако он был вынужден признать, что Грель Стесткевич хоть и был человечишкой подлым, но и в истории той невиновным.
Бескровно. Милосердно даже. И ручаться ни за кого не надо.
— Грешен, каюсь… — Локоть он гладит, пальцами ощущая шершавую кожу. — Но не раскаиваюсь.
Богуслава и ее мачеха… мертвецы Ядзиты… Мазена и древняя кровь Радомилов… Эржбета… Иоланта… Клементина.
А гребень и того раньше упал. Евдокия же, разом лишившись сил, в кресло опустилась.
Все с ней согласились, и в гостиной воцарилась тишина.