И панночки странно молчаливы, точно тоже чуют неладное. Смотрят в тарелки. Кривятся. Одна Богуслава улыбается счастливо.
День был каким угодно, но только не добрым.
— Красоты? — странным голосом переспросила она. — Красоты… вас только она интересует?
Троих? Собственной душой Себастьян готов был присягнуть, но…
— Ошейник? — Он протянул руку, но прикоснуться не посмел, отодвинул.
— Ядзита, солнце, положи ты этот ножик, а то еще порежешься… — ласково произнес Себастьян и руку протянул, в которую Ядзита с явным облегчением вложила нож. — Вот так. Присядь.