- Аня, Аня.. Ганна... Ганяяяяяяя! Да шоб тебя! Уйды з городу!
Ночью у одной из соседок, поевшей ядреной окрошки, приключилось брожение и срочная потреба в ночной вазе. Ночная ваза — железное ведро. тетя Валя, женщина добротная. Я опишу все тактично и толерантно... После раздавшегося выстрела, сдетонировавшего в железное ведро и разнесшегося эхом по деревянному дому с деревянными перегородками, все 12 семей эвакуировались на улицу. Бомбят! Бежать не куда. Бомбоубежища нет.
Поржали. Пожелали спокнок. Я улеглась, а перед глазами… То яичко вареное просияет, то сальцо бочком слоеным, мясным поманет, то пирожком из кухни с капусточкой потянет. Вот не кума, а сволочь, а?! Все! Пошла в холодильник!
Она всегда чувствовала себя, как бабочка в банке. Вокруг яркий мир, у нее за спиною крылья, а взлететь нельзя. Можно чуть порхать, не выходя за… правила, рамки, стены. Можно смотреть на закаты, потягиваться утром, расправляя крылышки навстречу рассветам, заворожено любоваться вспышками молний, и нежится в волнах радуг. Можно все, но в рамках приличий, условностей, прозрачных стенок отделяющих её МИР от мира. Так она и жила. Впадала в депрессию и становилась куколкой, снова становилась бабочкой, и снова туда, в темноту, во внутрь себя, еще глубже, закрывая все щели, чтобы не оставлять себе надежды, не слышать ни зова, ни света, ни мира.
Тихо отводят в сторону и поясняют... эти у... (я опущу описание “нашихребят” на шахтерском лексиконе, чтобы не травмировать читателей, красочными оборотами речи) начали ходить по домам, записывая и приглашая в поредевшие ряды.
Как же открыть солнце для них, любовь, как же показать им, что любовь — созидает, а ненависть — разрушает. Вот пришли они на мою землю, забрали жизни моих братьев и сами напитали землю кровью, во имя чего? Кто прислал их? Кто внушил им, что братская любовь пулей передается? Кто сказал им, что во имя любви дом разрушается, дом брата своего?