— С музыканта, конечно, — уверенно ответил Эннеари. — Ему не для зависти, а для дела, и уж он хоть в лютнях точно смыслит. А для того, в ком понятия нет, и делать тяжко.
Дорога к выходу была недолгой. В голове у Лоайре мутилось, и он не запомнил — вправду ли какую панель разнести пришлось или это ему только так показалось. В чувство его привел лютый холод... странно, ведь в Долине не бывает зимы... а уж зеленого снега и вовсе нигде не бывает... но если это не снег, если это не зима, почему же тогда ему так холодно?
Только долголетняя привычка позволяла королю Ренгану сохранять спокойствие хотя бы внешне, однако и оно давалось ему с трудом. Смутное беспокойство снедало его ежемгновенно, беспокойство тем более мучительное, что почти и незамечаемое. Тревоге резкой, яростной и внезапной, словно удар клинка, возможно и противостоять, как удару вражеского меча — но что делать с тревогой беспричинной, приходящей словно бы ниоткуда, медлительной и невидимой, как удушье? Ни битвы, ни схватки, ни поединка — ни победить, ни погибнуть, а на душе тесно делается до изнеможения. Напрасно король эльфов повторял себе в который уже раз, что тревожиться, в сущности, не о чем. Самоуговоры потому и не помогали, что беспокойство невозможно было ни с чем соотнести. В самом деле — разве впервые мальчишки, вопреки запрету, утягивались за перевал? Да нет, подобные побеги случались уже не единожды. Случай вполне обыкновенный: даже мертвый булыжник, и тот не во всем послушен рукам камнетеса, что же о живых существах говорить! Одно только — прежние убеги бывали обычно недолгими: выказать себя дерзновенным смельчаком, посмевшим переступить запрет — и сразу назад. Иной раз король уже спустя несколько месяцев случайно узнавал о самовольной отлучке. Однако и в этом никакого правила нет — случалось, что юнцы, полные решимости отважно пуститься во все тяжкие, задерживались среди людей и подольше. Чаще всего мальчишки возвращались сами, изображая совершенно непосильное раскаяние — но ведь бывало, что за подгулявшими молокососами приходилось и отправлять кого-нибудь постарше. Нет, ничего решительно необыкновенного не стряслось. А что отправился за беглыми на сей раз Арьен, так это и вовсе правильно: кто-нибудь постарше, снисходя к молодости ослушников, может и помирволить им — а даже если и возьмется отчитать нахальных побродяжек... да когда это юнцы слушали взрослых, не пропуская наставления мимо ушей, как присущее зловредным наставителям занудство? А вот Арьен спуску соплякам не даст нипочем, и к тому же от укоров почти что сверстника, едва ли не друга, не отмахнешься запросто. Они сами собой западают в душу... нет, если кто и сумеет не просто устроить выволочку приятелям, а чего-то этой выволочкой добиться, так только Арьен. Все правильно, и даже грохот лавины, донесшийся со стороны правой седловины перевала — не причина для тревоги. Невозможно Арьену угодить под лавину. Ни с одним эльфом такого не случалось, да и случиться не могло. Разве что оставить эльфа связанным там, где лавина должна сорваться... или чтобы он, тяжко раненный, успел истечь кровью до помрачения в сознании... так ведь на Арьена и нападать некому. А что сын не возвращается так долго... нет, и здесь не из чего произрасти беспокойству. Конечно, пересечь Хохочущий Перевал по правой седловине и одного дня довольно... однако за время своей отлучки семеро беглецов могли ой как далеко уйти — поди, догони их... а прежде того сыщи! Скоро ждать Арьена домой даже и думать нечего...
— С какой стати? — удивился эльф. — Вовсе нет. Отлежусь немного, отдохну, и все пройдет. Собственно, уже проходит.
Потом, после этой дурацкой беседы, они какое-то время просидели молча, уплетая жареную куропатку, а затем снова мало-помалу разговорились. Этот, второй разговор оказался вполне мирным и даже веселым — но осадок от первого все же остался. Нет, что ни говори, а вечер определенно не задался. И откуда только у эльфов в голове такая дурь заводится? Или она заводится не у всех эльфов, а только у Эннеари? Надо же было до такого додуматься! Давно уже прогорел костер, давно сон сморил Эннеари, и луна успела забраться высоко на небосклон — а Лерметт все еще сердито ворочался с боку на бок, не в силах уснуть. Зыбкая дремота то и дело прикасалась к нему осторожными лапками — и вновь пугливо отпрядывала. Уснул Лерметт почти с рассветом.
Некоторое время принц и эльф молча ехали упругой рысью. Время от времени принц оглядывался назад, хоть и знал, что поляна давно уже осталась далеко позади.