— Загадками говорить изволишь, — напряженно усмехнулся Эннеари. — Если что-нибудь знаешь — скажи. Мне и без головоломок ничего не ясно. Ну, вот где я должен искать этих остолопов?
— И за что же эту... э-э... собачищу сажали за стол? Неужели только за несколько неподобающий для собак рост? — Его эльфийское величество так растерялся, что вполне уместное замечание навроде «варварство какое» просто не пришло ему в голову. Впопыхах он съязвил кое-как — да притом же наиболее удобным для Лерметта образом. Вопрос, даже и иронический, даже и заданный издевки ради, требует ответа — вот Лерметт и ответит. Да не просто ответит, а подробно, обстоятельно... так долго, как только сможет. И еще дольше. Чтобы лицо Арьена перестало напоминать призрак со скорбными сухими глазами. Чтобы он успел опомниться. А отец его — чем черт не шутит — одуматься.
— Право, жаль, что все это — и впустую, — заключил широкоплечий.
— Если ты считаешь меня калекой, — сообщил эльф, когда голова его вынырнула из прорези в одеяле, — то тебе попросту показалось. Мы, эльфы, народ живучий.
— Ты не спишь? — Зеленые глазища Эннеари глядели так не по-утреннему свежо, ясно и весело, что Лерметт мгновенно ощутил себя помятым и невыспавшимся. Ему неудержимо захотелось зевнуть.
Белогривый повернул морду к своему наезднику и откровенно осклабился.