— Еще и не такое бывает, — мрачно заверил его Лерметт. — Я когда еще только в дорогу собирался, так намучился, наряд выбираючи — ух! Зеленого надевать нельзя — это как раз ваш цвет. Иначе получится, что я вроде как подлизываюсь... и уж во всяком случае ставлю себя в подчиненное положение — а посол на это права не имеет. Красного надеть не моги — это цвет войны, а я все ж таки еду не вызов бросать, а отношения выяснять. Желтого и медового ни-ни — династические цвета, коронационные. В таком наряде я как бы заранее давление оказываю. И не только... я ведь заранее знать не могу, что в Луговине случилось и почему — может, это и вовсе мелочь, раздутые до неприличия слухи — а стоит мне, принцу, заявиться в желтом, и я сразу возвожу пограничную стычку в ранг повода для войны. В желтом я не смогу ни требовать, ни уступать. И в лиловом тоже не могу — траур, он и есть траур. Если жертв на самом деле не было, явиться в трауре глупо, а если были... я же знать не знаю, кто первый начал и что об этом на вашей стороне говорят. — Лерметт на мгновение замолк, припоминая. — Однажды, к слову сказать, я так и поступил. Приехал в лиловом. Когда посол надевает траур по убитым, это само по себе заявление. Сильное и жесткое, хоть и безмолвное. Но тогда я знал, что именно случилось, и сразу хотел поставить этого венценосного мерзавца на место. А сейчас... — Лерметт зябко повел плечом. — Никаких значащих расцветок — все только нейтральное. Предельно никакое.