— Не бойся, не заблужусь, — усмехнулся Кенет.
Легенды, окружившие его за это время, к моменту его выздоровления достигли поистине эпических размеров. Меч его из деревянного превратился даже не в сияющий, а попросту в пламенный. Пьянчужка-воин таскался за Кенетом следом и канючил, умоляя показать меч, — а увидев, отказывался поверить, что это тот самый и есть. Разбойники внимали гласу своего победителя, как велениям некоего божества. Деревенские превозносили храбрость господина воина в таких выражениях, что он начинал чувствовать себя хуже, чем в бою. Нужно было срочно уходить.
— Про Юкайгина я успел песню сложить, и про господина наместника тоже...
— Нас не встречают, потому что ждут, — объяснил Кенет, не без усилий держась прямо. — Нас ждут внутри.
Да замечает ли он вообще хоть что-нибудь, кроме себя? Полдня прошло, вечер наступил, а он все переживает свое несчастье, все думает, как тяжко ему пришлось. Делать ему нечего, вот что! Слишком много времени, которое нечем занять, вот он и мается дурью, переживает позор, существующий по большей части в его воображении. Горя он, видно, настоящего в жизни не знал!
— Да нет, — меланхолично заметил убийца. — Вообще-то я осень не люблю. Только я понять хочу — куда же зима делась?