— Это верно, — согласился сотник, — грехов на вас сорок сороков, всякому видно. Только нам велено никого в город не пущать. Воровства много стало. Казаки Стенька Разин с товарищи на Волге балуют и к нам обещались.
Башкирский народец невелик, но знатен. Приуральские степи — место благодатное, доброе и для хлеба, и для скота. Одно беда: укромин в нём, как и во всякой степи — по пальцам пересчитать. Накатит какой ни есть пришлый люд, сомнёт, стопчет — и вспоминай, кто ты был, на каком языке разговаривал, какому богу молился… А потом и твоего обидчика, едва успеет порадоваться беспечальному житью, постигнет та же участь. Остатки разбитых племён утекали в леса на южных склонах Уральского камня. Там они и варились все вместе, словно щи в полковом котле, — бывшие победители и побеждённые. Из этого варева и произошёл башкирский народ. Душ в нём всего — один уезд населить, а делятся никак на семьдесят племён, а по-тюркски — дорог. И у каждой дороги громкое имя, чаще по тем языкам, что когда-то воевали эти места, Кыпчак, кайсак, меркит, мэнгу, хунн… А ведь те хунны со своим царищем Атиллой уже тыщу лет как этими местами прошли и сгинули невесть где, погибоша аки обре. А тут вот сохранилась память, и люди живые есть.
В Ряш-городе никто не ожидал нападения, за полгода гилянцы привыкли, что неподалёку живут русские беженцы, привыкли к виду казаков и звукам русской речи. В державе шаха Аббаса немало народов, и на всякого чужака не надивуешься, особенно если живёт он смирно и исполняет шахскую службу. А тут вдруг в одно мгновение привеченные властями русичи обратились в убийц и хищников. Тысячное войско обрушилось на город, который обещалось беречь. Грабили всех без разбора, лишь бы было что грабить. Не щадили ни мечетей, ни медрессе, ни гаремов знатных горожан. Если кто и пытался сопротивляться нахлынувшей орде, то его стаптывали походя и, не заметив, спешили дальше. Скорей! Впереди всегда самая желанная добыча!
Бухту отделяли от города четыре холмистых острова, на каждом из которых возносились сторожевые башни, позёвывающие в морскую даль медными ртами пушек, тех самых, что прозевали голландскую эскадру.
— А недовески мяса как доправляли?! — крикнул Лаврушка Моксаков. — Все животы со дворов свели!
Семён поднялся на паперть, сломил с головы кече, хоть это строго возбранялось уставом, и вошёл в божий храм, где не бывал года, считай, четыре.