Зато уж когда белый песок начнётся, чистый, словно скалкой раскатанный, тут уж верблюда за повод хватай и поворачивай обратно, иначе ждёт неминучая гибель. Зыбь там, топкое место, бахр-эс-сади. Утянет путника в сухой песок, как в трясину, и до самой архангеловой трубы никто его уже не узрит.
— То-то и оно! А я ему скажу: "Лох клёвый, канай отседова, дуй до хазы, — он и отпадёт.
— А вместе с тем чернокожим не было рыжебородого купца? Толстый такой, и голос зычный.
За такими мечтами незаметно подошёл день обрезания. Василий к тому времени уже привык молиться семь раз на дню: пятижды по крику муэдзина и два раза по велению души, привык ежедневно слушать поучения старого муллы и поститься днём, после заката дозволяя разрешение вина и елея. Даже кой-что из Корана наизусть вызубрил. Ну всё хорошо, если бы не это обрезание. И не столько боли страшно, сколько опасно, что Христос с неба всё видит, а если что и проспит, так ему ангелы доложат. Да и место срамотное — иного, что ли, не могли найти?
Семён чуть не рассмеялся в лицо: так вот о чём девичьи мечты грозного дьяка! Донского лазутчика имать хочет! Так за ними далеко ходить не надо — всякий день через село кто-нибудь бредёт. На Дону — маета, украинных мест люди станицы переполнили, кормиться стало нечем, говорят, казаки на Москву идти собираются, государю то ли челом бить, то ли по челу. Ну а власти, как всегда, крамолу не там ищут.
— Да уж я-то знаю, кто царю глаза отвёл! Знаю, кому вера православная поперёк глотки стала! Господь терпит до поры, а они и пользуются. Понасело на нашу шею инородцев, татарове поганые да калмыки: Аксаковы, Корсаковы, Карамзины, Бекетовы, Тургеневы — всё инородцы, позор и поношение Русской земли! Ещё немного, так наши умники из-за моря примутся арапов черномазых привозить и русскими обзывать.