— Господь человека по своему образу и подобию сотворил. Грешно божественный образ покаянием мучить. — А когда Муса привычно схватился за плётку, Семён с улыбкой прибавил: — Кто на человека руку поднял, тот образ бога оскорбил. Господень образ ударить — хуже чем на Каабу плюнуть.
— А по мне, так хоть турки, — сказал Никита. — Какие нам ещё могут беды пасть? И без того Янка барщинами умучил, четыре дня в неделю берёт. Жизни совсем не осталось, христианам всюду стеснение, татарским абызам жить гораздо просторнее. Может, при казаках остереганье учинят. А то взяли обычай: налогу берут по семи четвериков аржаных с дыму и на почту спрашивают с дыму по подводе.
Потолок накренился. Семён закрыл глаза, не желая видеть.
— Этого добра и тут хватает. Зато там мне денег сыплют. Много. Сам посуди — алтын за ведро, шутка сказать.
— Ты истиный палван, — восхищённо сказал хан.
И всё-таки Семён улучил минуту и сбежал на базар. Надеялся встретить кого ни есть из русских купцов, передать весточку на родину. Хотя сам понимал, богатый гость, снаряжающий за море расшивы с товарами, в сельцо Долгое заехать никоим образом не сможет — нечего ему там делать, в Долгое и коробейники-то редко захаживали. А и узнают родные, что их Семён у злого Мусы в неволе — что с того? Ну, посудачат промеж себя, повздыхают… на том дело и покончится, мужицкая туга до бога недоходчива.