Семён не слушал. Опустив ружьё к ноге, он смотрел вдаль, где янычары суетились вокруг сражённого Исмагила. Странная, неживая улыбка бродила по лицу Семёна.
Да пустите же!… Ну хоть одну руку, на единый волос свободы! Мучители, креста на вас нет!…
За прошедшие годы хозяйский дом, казавшийся когда-то бог весть какой хороминой, похилился и впал в ничтожество. Краска на стенах облезла, сад задичал. Но всё же усадьба стояла на холме, видная отовсюду, и не могла не привлечь опасного внимания рассыпавшихся по округе лихоимцев.
Струги и лодки загнали в самую крепь и оставили под присмотром двух сотен казаков. Остальное войско тихо вышло к не чающему беды городку. Сам Разин с отрядом человек в сорок на одной бударе в открытую подплыл к стенам. Будару вытащили на песок, подошли к заложенным городским воротам. Постучались честь честью, хотя отряд давно был замечен и над воротами закурился дым от запальных костров.
— Так-то лучше, — произнёс один из казаков, пряча обратно в рукав освинцованный шар кистеня, — а ты вытащил бы саблю, возись тогда с ним. Да и ускакать мог. Ну-ка, глянем, хлопцы, чего он с собой везёт…
Думая так, Семён кривил душой. Как и многие домы в Царьграде, убогой церковка казалась только снаружи, а внутри была убрана изрядно, оклады на иконах серебряные с цветным каменьем, пол мраморами выложен, стены хитро изукрашены малярами, а иконы, даже на глаз видать, — греческого письма. Хотя, какими им ещё быть в греческой церкви-то? У колонн, справа и слева от амвона, на невеликих возвышениях стоят два не то кресла, не то трона. Особенно тот, что справа, — точнёхонько трон, царю сидеть не стыдно. Со всех сторон перламутровым ракушечником обделан, дорогой мамонтовой костью и листовым золотом. А может, и не листом, а просто вызолочен — со стороны так просто не разобрать.