— На какую дичь собирается охотиться солнцезарный шемхал? Сейчас весна, и мясо зверей, дозволенных законом в пищу, — жёстко и невкусно, а пушные звери в эту пору линяют, и шкуры их никуда не годятся. Будет ли такая охота достойной?
Утром собрались, тронулись в путь. Что из того, что некуда брести — покуда жив человек, должен поперёк судьбы тащиться.
До деревни оказалось с гаком пять вёрст. Шли берегом, потом мокрым болотистым лесом. Над головами жадно звенело комарьё. Такова пустыня русская, водами преизобильная.
— Неправда! — Василий трясущимися пальцами распустил кушак, скинул шальвары, заголив покалеченный срам. — Гляди, Сёма, что они со мной сотворили, ироды! Ну сам посуди, зачем мне твоя Дунька?
— Душу, значит, на покаяние… — Семён улыбнулся, вспомнив отчего-то дьяка, допрашивавшего его в сыскной избе. — А скажи-ка ты мне, Васаят-паша, о чём ты прежде думал, когда душу свою шайтану прозакладывал? Когда я к тебе с просьбишкой приполз, где твоя душа была?
— Экой ты скорый, Игнат, в чужом очесе сучец искать, — увещевал священник, — допрежь из своего ока бревно вынь. В Малороссии, под ляхами живучи, православному священству большой перевод вышел, а на Дону попа и вовсе не сыскать, и строение церковное ставить нельзя, страха ради татарского. Где ж им свадьбы путём играть? Вот и обходятся, как умеют. По нужде и закону применение бывает. О том чти у апостола Павла.