Когда солнце начало клониться к еловым вершинам, дед Богдан взял вёдра и пошёл на гору к колодцу. Семён был готов задолго до того. Помылся у ручья, расчесал гребешком волосы, старательно помолился перед образами. Потом бездельно сидел, томился, как невеста перед венцом. Оно и понятно: дело небывалое. Так просто идти негодно, и как готовиться — неясно. Словом, мука мученическая, будто казни ждёшь. А дед Богдан до последнего рукодельничал, лапоть подковыривал да мурлыкал под нос песню: «А в ту пору Рязань слободой слыла…» Ему-то что — не привыкать. Хотя, кажись, и он волнуется: зачем иначе с лаптем возиться? По его доходам можно и, козловые сапожки таскать. Впрочем, чужая душа — потёмки. Может, просто жалко деду денег на сапоги, жадность придушила. А кто осудит? Дед, по всему видать, жизнь в скудости провёл, вот и бережёт среди богатства старые лапотки. Кто нового не видал, тот и ношеному рад. А ещё, может статься, что в тех лаптях вся сила, без них не пройти по волшебной дорожке. Не тебе знать, Сёмка, помалкивай, жди знака. А как кивнёт дед — вставай и иди, куда хозяин велит.