– А вы кто будете? Художники? – спросил продавец, подбородок которого был слегка закрашен киноварью.
Бабушка первой произнесла слово, которое давно уже тяжелило сердца обитателей «Вороньей слободки». О комнате пропавшего летчика заговорили все: и бывший князь, а ныне трудящийся Востока, гражданин Гигиенишвили, и Дуня, арендовавшая койку в комнате тети Паши, и сама тетя Паша – торговка и горькая пьяница, и Александр Дмитриевич Суховейко, бывший камергер двора его императорского величества, которого в квартире звали просто Митричем, и прочая квартирная сошка во главе с ответственной съемщицей Люцией Францевной Пферд.
Балаганов приветственно поднял руку и скорчил рожу, что, как видно, значило: «Адам, бросьте ваши штуки!»
На улицу вышли в новых нарядах. Себе Остап ничего не купил.
Нарбут руководствовался тем самым «партийным смыслом».
– Пожалуйста, говорите громче. Я не слышу.