— Мир рушится, — продолжал Таггарт, следуя взглядом за движениями Галта. — Люди гибнут — и именно вы можете их спасти! Разве так уж важно, кто прав, а кто виноват? Вы должны встать на нашу сторону, даже если считаете, что мы не правы, вы должны принести в жертву свои идеи и спасти их!
Слова она слышала, значение их поняла, но поверить в них не могла, поэтому она не удостоила их чести выказать гнев, озабоченность, сопротивление против этого очевидного и кошмарного случая массового безумия, которое стало возможно только благодаря готовности людей притворно верить, что это разумно. Она ощущала тупую пустоту, она чувствовала, что ее забросило туда, где нравственное негодование бессмысленно.
— Вы все эти двенадцать лет жили во внешнем мире?
— Чем определяется количество поездов, которые данная дорога обязана иметь на ходу? — спросила она.
Франциско достал из буфета три стакана, потом внезапно замер, как при неожиданной мысли. Он поставил один стакан на стол, потянулся за двумя серебряными кубками Себастьяна Д'Анкония и поставил их рядом.
— Да… туда… И я… я пополз… пополз вверх… я хотел… хотел продержаться, пока не расскажу все кому-нибудь, кто сможет рассказать вам. — Его искаженное болью лицо внезапно разгладилось; он улыбнулся, в голосе послышалась живая нота торжества, и он прибавил: — И я это сделал. — Потом тряхнул головой и спросил совсем как удивленный ребенок, сделавший неожиданное открытие: — Мистер Реардэн, так, наверное, и чувствуют… когда чего-то очень хотят… просто очень хотят… просто очень хотят… и делают?