– Ты, рыжая, блин! Быстро сюда вернулась!
Я прыгнул как на волка. Затылок сломать не надеялся, конечно, но думал: сшибу его вбок, стащу с несчастного Эдика и дальше видно будет. Но влажный горб Маратовой спины был твердым и скользким, как вулканическое стекло. Пиджак под моим ударом не пал и дрогнул. Чуть дернулся, будто сумку с плеча сбрасывая. И я, перевернувшись, рухнул на пол.
Я добил алгебру, быстренько покончил с русским и татарским, увяз было в физике – и опять, вытаскивая справочник из стола, краем глаза засек красную кофту почти за спиной – за левым плечом, вернее.
Понял, только выскочив под треск разметавшихся голубей на улицу, где уже почти стемнело.
Если бы мне это удалось, я бы, наверное, от бомканья избавился. Было у меня ощущение, что мое небольшое сердце звуков притаившегося папки не выдержит и, например, лопнет.
В глазке был папа. Выражение лица у него было странным, видно даже в глазок, который здорово искажал. Я выбросил из памяти фильмы, в которых всякие гады вот так ставили перед глазком хозяина квартиры или его приятеля, чтобы им открыли дверь, – ну и врывались, значит, с гадскими последствиями. Это жизнь, а не кино, здесь папа – это папа. И я открыл дверь, лишь после этого задумавшись, чего на лестничной площадке делать папе, который, вообще-то, с раннего вечера спокойно дрыхнет в спальне. Должен дрыхнуть.