Если, конечно, милиционеры не дернут стоп-кран.
Убырлы осел так же, как вырастал, тихо и аккуратно. Полежал на полу неровной кучей и вяло, по дуге, откинул голову в мою сторону. Голова, оказывается, была не просто разбита, она совсем изуродовалась, кожа под волосами лопнула и сбилась, как купальная шапочка, открывая неровную дырку на темени и закрывая глаза. Тварь ничего не видела. Да ей и не надо было видеть. Она оттолкнулась руками и поползла ко мне, огибая собственную вывернутую ногу, как посторонний ствол дерева.
И баню эту дурацкую припомню. Он, главное, меня вчера только мыл, я же помню, – а тут снова заставил мыться, и сам мылся, и даже котика там мучил. Котик, правда, почти не ругался, всего разик мяукнул, жалобно так. А у меня ухо болит, и голова, и вообще я чистая. А Наиль прямо в ухо веником и мылом полез и почти кипяток лил, дурак. Я же просила – не надо. Болеть быстро перестало. Но все равно обидно. Вот попросит он меня о чем-то.
Надо же, совсем не больно. Обидно чуть-чуть: ну что это за превосходительства такие. Чем на крупные такие чудеса силы тратить, лучше бы нас с Дилькой спасли.
Марат-абый до того водил головой, пытаясь найти на потолке источник вопля, а теперь рванул к Эдику.
Донес я пегую тварь без приключений, хоть пару раз казалось, что он таки вывернется и взлетит мне на плечо, а оттуда – в космос.