Блин, подумал я, но промолчал. А нож ей совсем под нос сунул.
Умный человек, конечно, поел бы и поспал. Ну или подумал бы немножко – например, о том, что на приготовление снадобья обычно уходят не все запасы и остается очень многое. Но думать мне было как-то нечем. И в голове, и ниже гудела серо-коричневая пустота, в которой иногда дергалась радость: Дилька жива – или ужас: дальше-то что? Есть и спать не хотелось совершенно. Лечь хотелось, это да: лечь и лежать. И пусть само все пройдет.
Рука ушла в полость, я вцепился пальцами и подтянулся на одной руке, чувствуя, что рот, горло, всю голову смывает вонючая ледяная жижа – смывает, как струя из крана сносит комок грязи, – и льется в грудь и живот.
Бабка просветлела, встала на цыпочки и прошептала мне на ухо пять слогов. Дыхание у нее было прохладным.
Албасты потопталась на месте и толкнула ворота так, что они отлетели на петле и с лязгом врезались в забор. Я вздрогнул. Бабка шагнула во дворик, посмотрела налево, посмотрела направо и снова застыла.
Какие-то у нее счеты были с буинскими. С тамошней карчык, поди, не поделили чего-нибудь.